Чрезвычайно ровным, монотонным голосом Фридрих Юрьевич минут пять внушал нам, как подобает вести себя ученикам восьмого класса, почти уже взрослым людям, как велика наша ответственность в определении своей дальнейшей судьбы. Затем он пожурил некоторых учеников за некрасивое поведение на улице, которое он наблюдал сам лично. После этого он внимательно обвёл взглядом весь класс, останавливаясь на несколько секунд на каждом из нас, затем так же внимательно принялся изучать список учеников по классному журналу и в заключение, не спеша, нарочито медленно произнёс:

- Я вижу, у нас появились новые лица, - он ещё раз заглянул в журнал, - например, Аппазов. Встаньте, пожалуйста, если вы здесь присутствуете.

Я тут же встал и сказал:

- Это я.
- Откуда вы к нам пришли, Аппазов?
- Я перевёлся из татарской школы.
- Из Ялтинской или из какого-то другого места?
- Из Ялтинской.
- Садитесь, Аппазов.

Фридрих Юрьевич ещё раз посмотрел на список в журнале и продолжил опрос:

- Я вижу ещё несколько незнакомых фамилий. Комиссаров, вы здесь?
- Здесь, - произнёс, вставая, бледный, худой, черноволосый и черноглазый юноша.
- А вы откуда, Комиссаров?
- Я из Днепропетровска, учился в русской школе.
- Садитесь, Комиссаров.
- Фридрих Юрьевич опять бросил взгляд в журнал:
- Следующий незнакомец - Супоницкий.
- Это я, - сказал, вставая с места, очень бойкого вида довольно интересный юноша и с каким-то показным артистизмом, заложив большой палец правой руки за борт пиджачка, а согнутую в локте левую руку завернув за спину, добавил:
- Я из Севастопольской полной средней школы №3 имени адмирала Нахимова, окончил 7 классов.
- Спасибо за исчерпывающий ответ, садитесь, Супоницкий. Надеюсь вы так же бойко будете отвечать на уроках математики.

После очередного просмотра журнала Фридрих Юрьевич опять поднял голову и в несколько шутливом тоне произнёс:

- У нас, оказывается, есть пополнение и среди девиц. Покажитесь нам, пожалуйста, Те-те-ре-вят-ни-кова, - медленно, в растяжку, по слогам прочитал он, причём эта фамилия прозвучала у него, как Тэтэрэвятныкова.

- Это я - Тетеревятникова, - прозвучал довольно резкий голосок, и все обернулись на этот голос.

За партой стояла невысокого роста круглолицая блондинка, с голубыми глазами и коротко подстриженными, гладко причёсанными волосами цвета соломы. В глаза бросался так же её очень опрятный внешний вид.

- А вы откуда у нас появились, Те-те-ре-вят-ни-кова? - опять по слогам, глядя в журнал, спросил Фридрих Юрьевич, устремив на неё свои немигающие глаза, и тут же добавил, - вы уж извините меня, очень трудно без привычки произнести вашу не очень короткую фамилию.

- А я из Сталино, училась в украинской школе, - ответила девушка таким же звучным голоском.

- Садитесь, Тетеревятникова, - не без труда произнёс Фридрих Юрьевич, - пока у меня вопросов к вам нет. Но прежде чем приступить к математике, нам нужно избрать старосту вашего класса. Если у вас возражений нет, я бы предложил на этот пост Александрову. Встаньте, пожалуйста, Александрова, чтобы все вас видели.

За третьей партой в среднем ряду встала стройная, высокая девушка с чёрными подвижными глазками на смуглом личике и повернувшись вправо, влево и назад, села на своё место.

- Если все согласны с моим предложением, тогда можем считать Александрову старостой класса, - несколько торжественным тоном произнёс Фридрих Юрьевич, и в это же самое время звонок предупредил нас об окончании первого урока.

Через день или два, едва начав урок, Фридрих Юрьевич вызвал меня к доске со словами:

- Давайте посмотрим, как вас учили в татарской школе. Докажите нам, пожалуйста, теорему о свойствах параллельных прямых, пересекающих стороны угла.

Надо сказать, что это был первый вызов к доске кого-либо из класса, так что я даже не представлял себе, как здесь принято отвечать у доски. Тем не менее, хорошо представляя себе суть теоремы, я без лишних слов начертил на доске чертёж, проставил буквенные обозначения и так же молча в письменном виде воспроизвёл, почти не задумываясь, всю последовательность необходимых выкладок, а полученное в результате конечное соотношение обвёл в рамку и сказал:

- Вот так записывается это свойство.

Мои упражнения Фридрих Юрьевич ни разу не перебил никакими словами, но я видел, что он внимательно наблюдал за моими действиями. Только когда я закончил, он заговорил:

- Но вы, Аппазов, за всё время нам не сказали ни единого слова. Сформулируйте хотя бы полученное свойство.

Откровенно говоря, я не знал, как это сделать. Учебника у меня не было, и я при подготовке к уроку использовал только свои записи в тетради, в которой все выкладки содержались, а формулировок не было. Да я и не считал, что это так важно, главным было понимание смысла, а формулировки - это что-то вроде зубрёжки. В татарской школе Гафар-оджа и не требовал строгих формулировок, обращая внимание только на понимание сути вопроса. Но делать было нечего, и я сделал какую-то неуклюжую попытку:

- Если разделить... длину одной параллельной прямой.... на длину другой, то получится такая же.... дробь, как разделить.... расстояние.... от угла до одной прямой.... на расстояние до другой прямой.

От напряжения я весь взмок.

- Так, Аппазов, теоремы не формулируются, - изрёк Фридрих Юрьевич, уставив на меня выпученные глаза, и, повернув голову к сидящим в классе, попросил:
- Александрова, сформулируйте эту теорему.

Староста нашего класса встала и без единой запинки затараторила:

- Если стороны угла пересечь параллельными прямыми, то их отрезки, заключённые между сторонами угла, будут относиться как длины отрезков на сторонах угла, отсчитанные от вершины до соответствующих точек пересечения.
- Повторите, Аппазов, - сказал Фридрих Юрьевич.

Хотя я очень внимательно слушал речь Александровой, мне не удалось запомнить и половины того, что она так блестяще исполнила.

- Если стороны угла пересечь параллельными прямыми, - начал я не очень уверенно, - то получатся отрезки... - тут я споткнулся, но попытался продолжить, - которые будут относиться... - и умолк.
- Повторите, Александрова, ещё раз, - попросил Фридрих Юрьевич.

Александрова встала и с ещё большей скоростью, в темпе русских скороговорок, на едином дыхании точь-в-точь повторила формулировку теоремы.

- А теперь повторите вы, Аппазов, - ещё раз предложил мне Фридрих Юрьевич.

На этот раз моя попытка оказалась более удачной, и я продвинулся на три или четыре слова дальше, но всё равно не смог добраться до конца.

- Я попрошу вас к следующему уроку как следует выучить формулировку, - закончил наш не очень удачный диалог Фридрих Юрьевич, - и добавил, - вы неплохо знаете математику, чего нельзя сказать о русском языке, обратите на это серьёзное внимание. Садитесь, Аппазов.

Шагая к своей парте, я подумал: "Ну вот и первая двойка". Кажется, за всё время учёбы в школе у меня никогда не было ни одной двойки. Когда сел на своё место, Юра, видимо, чтобы подбодрить меня, прошептал:

- Молодец, для первого раза ты хорошо ответил, тройка обеспечена.

Но Юра ошибся. Сидящие на первой парте девочки вытянув свои шейки, подсмотрели оценку, которую поставил в журнале Фридрих Юрьевич, и классный телеграф сообщил: "Четыре!"

Постепенно дела наладились, и таких промахов ни с геометрией, ни с алгеброй, ни с физикой, ни с химией не было, зато с "говорильными" предметами - такими, как русский язык, литература, история, обществоведение и даже биология и география - мои затруднения продолжались больше полугода, и только во втором полугодии я уже обрёл необходимые навыки и уверенность, чтобы уйти от скользких и непривычных троек.

Что касается Фридриха Юрьевича Силина, он стал любимым учителем многих из нас, благодаря которому мы полюбили и знали математику очень неплохо. Не пропали попусту и его усилия по привитию нам ряда качеств, которыми должны обладать культурные, воспитанные люди. Сам он был латыш по национальности, и, как я впоследствии понял, ему были присущи многие черты национального характера своего народа: трудолюбие, педантичность, аккуратность, сдержанность и, может быть, выражаясь простым языком, даже некоторая занудность. Помню только один случай, когда он не сумел сдержать своих эмоций. Когда мы уже заканчивали десятый класс, он стал сильно болеть и даже попал в больницу. На нашем выпускном вечере он не смог присутствовать, и мы, человек десять-двенадцать, на следующий день пришли к нему домой с цветами, чтобы и проведать, и поздравить, и поблагодарить его. Мы увидели совершенно одинокого, очень больного и старого человека, который испытывал из-за такого своего состояния какую-то неловкость. А ведь ему было не так уж много лет, я думаю, где-то между пятидесятью и пятидесятью пятью годами. Он был так тронут нашим появлением, что не смог сдержать слёз, внезапно появившихся на бесцветных, полных страдания глазах. До сих пор, когда я вспоминаю школьные годы, своих учителей, перед глазами прежде всего встаёт не образ "учительницы первой моей" (у меня был учитель, и он не очень запомнился), а образ Фрица, нашего Фридриха Юрьевича, внешне непроницаемо сурового, но в душе очень доброго человека.

Когда Фридрих Юрьевич заболел, обязанности классного руководителя на короткий отрезок времени перешли к нашей учительнице химии, Елене Георгиевне. Молодая, стройная женщина выше среднего роста обращала на себя внимание наших восемнадцатилетних десятиклассников, пытающихся изображать из себя знатоков женской красоты, своими довольно красивыми ножками. Видимо, не очень скромные взгляды некоторых из нас и неосторожно оброненные слова по сему поводу не оставались незамеченными ею, и в ответ Елена Георгиевна напускала на себя излишнюю строгость, несвойственную её характеру. Один эпизод, свидетелем которого я случайно оказался, несколько шокировал меня, но он же позволил мне взглянуть на наших учителей совершенно другими глазами: они такие же люди, как и все, со свойственными им чувствами, слабостями, неосторожными поступками.

Как-то забежав в физический кабинет, чтобы заблаговременно принести в класс некоторые наглядные пособия (я был старостой класса), я столкнулся с совершенно неожиданной картиной: Елена Георгиевна и наш физик по прозвищу "Шарик" целовались, стоя у одного из шкафов, в которых хранились физические приборы. Он почти на целую голову ниже неё ростом, поднялся на цыпочки и обнимал её за талию, а она, чуть согнувши колени, держала руки на его плечах. От изумления я остановился как вкопанный, но буквально через мгновение, будто боясь, что кто-то застанет меня на месте преступления, очень тихо, на носочках, вышел обратно за дверь кабинета и помчался по коридору в свой класс. Об увиденном я никому ни слова не сказал, и не только в те дни, но и в более поздние годы, потому что считал это не своей тайной, а чужой. Первой мыслью была: "Хорошо, что они не видели меня!" Трудно даже представить себе, в каком бы положении они оказались передо мной, да и я перед ними, если бы вдруг они заметили меня. Независимо от своего сознания отношение к нашей химичке как-то изменилось, я теперь видел в ней не столько преподавателя, сколько женщину, и нисколько не осуждал её. Появилось даже какое-то чувство, похожее то ли на тревогу за неё, то ли на тайное покровительство. Может быть, причиной тому было бросающееся в глаза несоответствие между нею и нашим физиком.

Георгий Иванович пришёл в нашу школу, когда мы начали учиться уже в последнем, десятом классе. Это был небольшого росточка молодой мужчина, весьма плотного сложения, с пухлыми, очень румяными щёчками и очень живыми, колючими глазками. Удивительно энергичный и в разговоре, и в движениях, он на своих коротеньких ножках катился с быстротою хорошо пущенного кегельного шара, отчего и получил прозвище "Шарик". Георгий Иванович обладал неплохим чувством юмора, но вместе с тем не мог удержаться от обидных, язвительных замечаний. Мы признавали в нём хорошо знающего своё дело преподавателя, но как к человеку относились к нему с недоверием. Спустя несколько десятков лет, при очерёдном посещении Ялты, я узнал из слов одной нашей очень уважаемой учительницы Лидии Дмитриевны о том, что наши физик и химичка поженились и через несколько лет уехали из Ялты. Видимо, тот поцелуй был только началом зарождающихся более глубоких чувств.

Следующая страница