Со времени этой поездки в Крым прошло много-много лет, точнее, около тридцати, прежде чем в 1989 году появилась известная Декларация Верховного Совета СССР "О признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению, и обеспечении их прав", ставшей результатом многолетней самоотверженной борьбы крымскотатарского народа и так называемых советских немцев, над которыми всё ещё висело ярмо народов-предателей. Наконец-то, Верховным Советом ошибки были-таки признаны, несмотря на ярое сопротивление коммунистов, но что касается наказания виновных или принесения хоть какого-то покаяния, то это так и осталось на совести избранников народа, как и реальные дела по обеспечению прав этих народов и компенсации причинённого морального и материального ущерба.

В 1990 году я был включён в состав государственной комиссии по проблемам крымскотатарского народа, председателем которой был назначен В. Х. Догужиев. Кроме прочих дел, которыми пришлось заниматься в этой комиссии, я особое внимание уделял вопросам образования и доступа к оригиналам текстов Постановлений, послуживших основой для массовых репрессий. Происходила странная вещь. Все попытки крымскотатарской части комиссии (Асанов Р. А., Зиядинов Ф. З., Типпа А. М., Чубаров Р. А. и я) включить в "Положение о комиссии" пункт, разрешающий членам комиссии свободный доступ к тем самым Постановлениям, закончились безрезультатно. Предложения, вносимые нами на каждом заседании об ознакомлении членов комиссии с актами, против которых, по существу, и должна была быть направлена основная деятельность комиссии, не находила поддержки у большинства. Комиссия была создана для ликвидации последствий неправомерных актов государства, но она не вправе была знать содержание этих актов - просто чудовищный правовой казус в духе "пойди туда - не знаю куда, сделай то - не знаю что". Впрочем, для государства под названием СССР никаких общепринятых норм поведения никогда и не существовало. В составе комиссии работал заместитель министра юстиции СССР М. П. Вышинский (не путать с А. Я. Вышинским - бывшим генеральным прокурором), вполне здравомыслящий человек, трезво оценивающий ситуацию. Он сделал несколько запросов в целях получения нужных документов для нашей работы. На один из них был получен следующий ответ: "В ответ на ваш запрос № 7/143с от 17.09.90. направляем ксерокопию Постановления Государственного комитета обороны СССР от 14 октября 1942 г. №2409сс "О распространении постановлений ГОКО №1123 cc и №1281сс на граждан других национальностей воюющих с СССР стран". Публикация возможна только с разрешения ЦК КПСС". Подписал письмо заместитель директора Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС И. Китаев.

Тут возникает, по меньшей мере, три вопроса.

Первый. Почему документ государственной важности, имеющий гриф "совершенно секретно", о чём говорит его номер 2409сс, хранится не в Государственном секретном архиве, а в Институте марксизма-ленинизма?

Второй. Почему спустя 48 лет после принятия этого постановления надо получать разрешение на его публикацию (обычный срок запрета, принятый во всех государствах, - 30 лет) и притом не у его разработчика - правительственного органа, - а у одного из институтов ЦК КПСС?

Третий. Правомерно ли подвергать людей наказанию, не ознакомив их с документом, которым это наказание определено?

Что касается Постановлений ГОКО №1123сс и №1281сс, то в них речь идёт "о рациональном использовании немцев... в возрасте от 17 до 50 лет" и об их "мобилизации в количестве до 120 тыс. в рабочие колонны на всё время войны" и т. д.

Вы только вникните в эти чудовищные формулировки: "...о рациональном использовании...", как будто речь идёт о природных месторождениях; "о мобилизации в количестве до 120 тыс." - даже без слова "человек", которых исчисляют не числом, а количеством каких-то единиц!

Так вот, этим Постановлением №2409 такими же бесправными, как и немцы, признаны все живущие в СССР румыны, венгры, итальянцы и финны - и это тоже под строгим секретом.

26 марта 1991 г. вышло Постановление "Об отмене постановлений бывшего Государственного Комитета Обороны СССР и решений правительства СССР в отношении советских народов, подвергшихся репрессиям и насильственному переселению", и в апреле были сняты грифы секретности с этих документов. Уже в середине апреля мне удалось получить в неофициальном порядке у М. П. Вышинского весь перечень постановлений, состоящий из 34 позиций, и копии всех этих постановлений. Каждый раз, когда по какому-либо поводу я возвращаюсь к их чтению, остатки волос на голове встают дыбом.

Не могу удержаться, чтобы не привести выдержки из ещё одного Постановления ГОКО за №1828 от 29 мая 1942 года. В нём говорится: "В дополнение к ранее проведённому из гг. Краснодара, Новороссийска, Туапсе, Анапы и районов Таманского полуострова иностранных подданных и лиц, признанных социально опасными, провести в двухнедельный срок в том же порядке выселение этой категории лиц из городов и населённых пунктов Краснодарского края... (перечисляется 17 пунктов) и Ростовской области (перечисляется 5 пунктов)" и далее: "Выселению в административном порядке подлежат кроме лиц, признанных социально опасными, так же лица немецкой и румынской национальности, крымские татары и иностранно-подданные (греки)". Постановление подписано лично Сталиным.

Так что вопрос о выселении крымских татар из Крыма был решён задолго до освобождения Крыма и вне всякой зависимости от поведения татар во время войны. Возможно, правы те, которые считают, что Крым всё равно освободили бы от татар, не будь даже войны. Недостатка в "мастерах" находить повод к любой античеловеческой акции у Кремля никогда не было.

Однако я сильно отклонился от основной мысли своего рассказа, и пора к нему вернуться. Я не думал, что посещение армянской церкви вызовет так много воспоминаний, и, медленными шагами удаляясь от неё, приводил свои чувства в порядок. Дальше решил нигде подолгу не задерживаться и двигаться к автобусной остановке, немного изменив маршрут, которым воспользовался в прошлый раз.

Быстрым шагом дошёл до самого заметного места на Аутской, откуда круто вниз уходила Боткинская. Справа от меня - вход в хорошо ухоженный, огромный, по ялтинским масштабам, участок с великолепным зданием из серого камня чуть в глубине участка. У входа могучий красавец-кедр с его раскидистыми, мощными ветвями. Здесь до революции располагалась мужская гимназия, в тридцатые годы большую часть здания занимал Сельскохозяйственный техникум южных культур, несколько комнат на первом этаже было отдано старшим классам татарской школы, в которой один год проучился и я, пока нашей школе не выделили другое здание, значительно дальше по той же Аутской. Красивые чугунные узорчатые ворота и калитка привлекали внимание, и я, войдя на территорию, направился к знакомому зданию, просто из любопытства. Поднявшись по широким ступенькам к входной двери, я смог прочитать на металлической плите, прикреплённой к стене, надпись о том, что здесь располагается Всесоюзный Научно-исследовательский институт виноградарства и виноделия "Магарач" - ВНИИВиВ. Входить в здание я не стал, а простояв несколько минут на площадке, повернулся назад. По левую руку на возвышенном месте шагах в двухстах стояло ещё одно здание, которое служило для нас физкультурным залом. Между двумя зданиями время от времени курсировали в одиночку или парами люди, в которых нетрудно было узнать сотрудников этого заведения. И здания, и территория содержались, как мне показалось, в хорошем состоянии. Приятно было, что в Ялте появился такой научный институт, благодаря которому одна из ведущих отраслей Крыма, начинавшая приходить в упадок, обретёт второе дыхание и получит новое развитие. Но куда подевался техникум? Я не думаю, что его ликвидировали - скорее всего его переселили в какое-то другое место. В такой отрасли, как виноделие, специалисты со средним образованием составляют, по моим представлениям, основной костяк производства.

В "Магараче", как мне стало известно гораздо позже, эдак лет через двадцать, работали специалисты с мировым именем, внесшие существенный вклад в искусство выращивания винограда и создание новых сортов, устойчивых против болезней. Трагической оказалась судьба одного из них, профессора П. Я. Голодриги, возглавлявшего отдел селекции. Когда после печально известной антиалкогольной кампании, развёрнутой главным идеологом Компартии Е. К. Лигачёвым, в конце восьмидесятых годов начали повсеместно безжалостно уничтожать огромные плантации виноградников, в том числе лучших селекционных сортов, Голодрига, не сумев убедить никого из наших государственных деятелей в том, чтобы прекратить этот вандализм, и не в силах пережить, как бессмысленно разрушают дело всей его жизни, покончил с собой.

Свой путь после "Магарача" я продолжил вверх по Аутской. Через несколько сотен шагов показалось справа неширокое ответвление, ведущее круто вверх - это вход на территорию туберкулёзного санатория "Сельбиляр" ("Кипарисы"). Сотни раз я хаживал по этой дорожке, провожая Люсю домой. Её отец работал бухгалтером в этом санатории, и они жили в небольшой двухкомнатной квартире в одном из домиков на этой территории, рядом с опытным участком виноградника, принадлежавшего Сельхозтехникуму. Прохаживаться по знакомым закоулочкам некогда, хотя хотелось бы.

Иду дальше вверх по Аутской. Вот ещё одно памятное место - совсем небольшая площадочка, к которой стекается несколько очень узеньких улочек. Здесь, когда бы я ни проходил мимо, распространялся такой аромат свежевыпеченного хлеба, что, даже будучи вполне сытым, хотелось отломить корочку душистого, воздушного белого круглого хлебца и немедленно её съесть. Дело в том, что в небольшом домике, выходящем своим фасадом к этой площадке, выпекал хлеб необычайно искусный пекарь - дядя Костя, грек по национальности. Такого вкусного хлеба никто в Ялте не выпекал, и его изделия раскупались немедленно. До сих пор воспоминания об этом греческом районе Ялты у меня ассоциируются именно с запахом свежего хлеба. Но сейчас не чувствовалось ни хлебного запаха, ни присутствия греков.

Дальше по пути - здание медицинского техникума, затем незаметный мостик через речку, которую скорее можно назвать канавкой, и опять подъём. Вот моя татарская школа. Вход закрыт, никаких табличек нет. Как раз перед входом остановилась пожилая женщина, чтобы перевести дух. Я решил у неё спросить, что находится в том здании, кому оно принадлежит.

- До недавнего времени здесь было кулинарное училище или кулинарные курсы, точно не скажу, - отвечала она, - а вот с весны что-то копают во дворе, стучат, пилят. Так что не знаю, чем они там занимаются.

- А не знаете, что здесь было до войны? - спросил я.
- Как же не знать, здесь была татарская школа, в войну она не работала, а потом татар выслали и школу закрыли.

Я поблагодарил её, обошёл школу и соседнюю постройку, которая служила общежитием для учеников, живущих в близлежащих деревнях, и стал спускаться по очень неровным скользким каменным ступенькам, отполированным до блеска. Через полчаса я был уже на автобусной станции.

Когда возвратился в санаторий, никаких признаков того, чтобы за мной приходили или искали меня, не обнаружил. С одной стороны, это было хорошо, но с другой - это означало, что ещё какое-то время надо жить в неизвестности и в ожидании неприятностей.

Следующая страница