Куюн-Джан

История эта произошла году в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом. Я учился тогда в третьем классе, жил в Туркмении, в городе Мары и очень жалел о том, что никогда не бывал в деревне. Из разговоров с одноклассниками я понял, что у каж­дого человека бабушка обязательно живёт в деревне. Ребята, взахлеб, рассказывали о том, как они ловили в деревне рыбу, ходили в какое-то «ночное», спали на сеновале...

Ничего этого в моей жизни никогда не было, и поэтому я очень обрадовался, когда узнал, что в отпуск мы поедем в Крым, и будем жить у бабушек. Сначала у бабушки Насти в Симферополе, а потом, у бабушки Ане в деревне!

Уже в Симферополе я узнал, что мама остается в городе, так как хочет повидать своих подруг, многочисленных род­ственников, которых она не видела лет десять и потому в де­ревню на целых две недели мы отправимся с папой вдвоем.

Автовокзал находился на улице Желябова, совсем рядом с 1-й школой. Каждую минуту диктор объявлял о том, что ка­кой-нибудь автобус отправляется в Ялту, в Евпаторию, в Дне­пропетровск, и даже в Москву.

В Ханышкое, так называлось село, в котором жила бабушка, отец не был лет пятнадцать и, наверное, поэтому очень волно­вался. Он рассказывал мне о том, что был в селе первым пио­нером, комсомольцем. Когда создали колхоз, то ему доверили первый трактор - американский «Фордзон».

В тридцать третьем году отец поступил в военное авиаци­онное училище и больше в родном селе не был ни разу, а его мама - моя бабушка, продолжала работать там учительницей.

Не буду рассказывать, как обрадовалась нам бабушка, кото­рую раньше я видел только по фотографиям. Я с нетерпением ждал знакомства с деревней, но, честно говоря, ничего не мог понять. Ханышкой был, словно зажат между двумя длинными невысокими горами. Через всю деревню тянулась речка Аль­ма. Сначала я даже не поверил, что речки могут быть такими маленькими. Наш Мургаб раз в десять был шире, но зато вода в Альме была чистая-чистая и течение было намного быстрее.

Сразу за горкой начинались поля, на которых, как расска­зал отец, проходило знаменитое Альминское сражение. Маль­чишками они часто находили старинные тесаки, пуговицы от мундиров, пузатые французские бутылки, которые ещё долгие годы верой и правдой служили ханышкойцам, а одна из них даже стояла у бабушки в шкафу.

Отец водил меня по селу и рассказывал, рассказывал... Как я понял, его друзья были людьми самых разных национально­стей: Иван Янис - грек, Павлик Дорошко - украинец, Идрис Яшлавский - крымский татарин, Иван Чернов - русский... При этом если к любому из них обратятся по-русски - отвечали по-русски, если обратятся по-татарски, отвечали по-татарски. ; Если старик Яшлавский встречал, на улице старика Яниса, то вежливо приветствовал его по-гречески: «Калимера!» А тот в ответ говорил по-татарски: «Мерхаба, койшум!»

Отца очень огорчало почти полное отсутствие людей, с ко­торыми он когда-то учился, работал в колхозе...

Единственным человеком, который узнал его и долго об­нимал, хлопал по плечу и всё не мог поверить, что это и есть его друг детства Женька Поляков, был Иван Чернов.

Вечером в его доме я играл с его сыном Генкой в альчики, которые он почему-то называл ашики, а отец и дядя Ваня пили домашнее виноградное вино и вспоминали, вспоминали...

Дядя Ваня, рассказывал о том, что когда он вернулся до­мой после войны, то тоже почти не встретил знакомых: сна­чала, оказывается, выслали крымских татар, через несколько месяцев греков, потом тех русских, кто находился в оккупации и работал на немцев.

- А как не работать? - тихо рассказывал он отцу. Когда оккупация длилась более трех лет! В сорок пятом в Ханышкой стали привозить новых людей. Почему-то их называли «бан-деровцами». Сначала я даже думал, что это какая-то нацио­нальность, - усмехнулся дядя Ваня. Им все здесь было чуждо, они тосковали по своим родным местам, но их желания, похо­же, тоже никто не спрашивал.

А колодец! - Он медленно допил стакан домашнего вино­градного вина и, поглядывая на меня, сказал: «Каким праздни­ком для села была чистка колодца. Собирались все мужчины, а самого легкого, но шустрого и смекалистого пацана, обвязы­вали веревкой и спускали в колодец. Потом также на веревке опускали хопха и пацан скидывал в него листву, ветки, ну все что занесет ветер, или бросит недобрая рука.» ;, Я вспомнил, что отец с гордостью рассказывал о том, как ему первому из их ватаги доверили опускаться в колодец и, что потом он хвастал сверстникам, что днём (!!!) видел из колодца звезды.

На следующее утро отец привёл меня на площадь или, как он ещё называл её - мейдан. Когда-то, благодаря колодцу, она была центром встреч всех ханышкойских мальчишек и девчонок. В деревне всегда полно работы, но если тебя пошлют за водой, то обязательно встретишь кого-нибудь из друзей, перекинешься новостями, и даже успеешь поиграть в ашики, обменяться кни­гой.... Колодец был чем-то вроде Пушкинской в Симферополе, о которой так много рассказывала мама. На ней хоть и не было колодца, но вся молодёжь тоже собиралась вечерами, но не си­дела, как в Ханышкое, а не спеша гуляла по улице: туда-сюда.

Мало чего сохранилось в селе с прежних лет, но более все­го отца огорчало, то, что колодец был завален строительным мусором, который туда накидали, когда перестраивали под склад старую мечеть.

Отец затосковал, его энергичная натура не терпела бездей­ствия, но на следующее утро он явно преобразился. Я понял, что он принял какое-то важное для себя решение. Он написал несколько писем, практически одного содержания: приглашал старых друзей, в Ханышкой на какое-то важное событие.

Взяв у Чернова старую одежду, лопату, веревку, ведро отец приступил к чистке колодца. ;

Жители села довольно безразлично отнеслись к чудаче­ству учительского сына, как они сразу окрестили отца, а я, естественно, стал учительским внуком.

Однажды к нам зашёл председатель колхоза и сказал, что ему звонил из обкома партии Павел Васильевич Дорошко и просил передать, что обязательно приедет. Я уже знал, что дядя Павлик - заведующий гаражом Крымского обкома пар­тии. Из соседнего села, отец называл его Альма-Тархан, на по­путной машине приехала, тетя Шура Митрухина. Увидев отца, вылезающего из колодца, грязного, в порванной одежде, она расхохоталась: ''" •*<;'¦¦•-¦<-'.¦.¦"¦¦,¦ ¦¦¦¦¦ *¦¦ •¦-••-«.¦¦¦ <•¦¦¦-,¦•

- Аи да Женька. Аи да сталинский сокол! - и тут же, не бо­ясь испачкаться, расцеловала. Потом она стала тискать меня, и сказала, что я такой же глазастый, как и отец.

Было письмо от Яниса. Последней пришла весточка из го­рода Серпухова. Именно оно почему-то изменило отношение односельчан к колодцу. На почте сразу же обратили внимание на обратный адрес: Серпухов, какие-то цифры и фамилия -Яшлавский.

Письмо было очень короткое, Идрис Яшлавский благода­рил своего друга Дженю за приглашение собраться в родном селе, но писал, что, по-видимому, Дженя не до конца понимает, его положение. Работает он в шахте, но не по вольному найму, а в трудармии и ни о каком отъезде, а тем более в Крым не мо­жет быть и речи.

Что такое армия я знал хорошо, но о трудармии слышал впервые.

- Пап, что такое трудармия? - канючил я.

Отец долго отмалчивался, а потом как выдохнул: «Штраф­бат, наверное.»

Что такое штрафбат, что такое трудармия, я тогда так и не понял.

На следующий день по селу поползли слухи о том, что учи­тельский сын ищет клад, запрятанный самим Яшлавским. В очереди за хлебом я сам услышал, как какая-то тетка расска­зывала, что до революции Яшлавские были беями, что они за­рыли в колодце клад, и учительский сын ищет по их заданию. Почтальонша тут же подтвердила, что письмо от Яшлавского сама держала в руках, но раскрыть не рискнула, а вот надпись «Проверено цензурой» видела собственными глазами. ,

Наша работа в глазах ханышкойцев сразу же обрела ка­кой-то смысл. Люди подолгу стояли рядом, внимательно рас­сматривали мусор, который мы вынимали из колодца.

На следующий вечер к нашему дому подкатил «козлик» -военный легковой автомобиль ГАЗ-57 или, как его называли у нас в гарнизоне: «Хочу быть «Вилисом»».

С автомобиля вышел военный. Он внимательно прочитал отцовское офицерское удостоверение, долго о чем-то расспра­шивал и, ничего не сказав, уехал. На следующий день из Бах­чисарая на тарантайке, запряженной лошадью, приехал ми­лиционер и снова отец показывал документы и опять что-то рассказывал.

Мы уже добрались до семиметровой глубины, как я заме­тил, что ночью в колодце кто-то побывал. Первоначально я по­думал, что какие-нибудь тимуровцы решили нам помочь, но отец только усмехнулся. В колодце явно что-то искали.

Всё было хорошо, но воды почему-то в колодце не было. Однажды вечером бабушка вдруг сказала, что мы всё делаем неправильно. Она и сама толком не знает, как нужно, но слы­шала еще с детских лет о том, что у каждого колодца есть свой хозяин, который может помочь, а может и устроить какую-ни­будь гадость: пустить газ, от которого все умрут; устроить об­вал или увести воду. И тогда все говорят, что колодцем владеет Куюн-Яман, и чтобы он ушёл надо призвать Куюн-Джана. , Раньше в каждом селе был какой-нибудь старик, кото­рый умел с ним разговаривать, а теперь уже никого не оста­лось. Мы с отцом слушали бабушку и не знали: верить ей или нет, но воды в колодце по-прежнему не было. Бабушка пошла к председателю колхоза и выпросила пролётку. Сказала, что надо из Бахчисарая привести учебники в школу, а сама пое­хала в горное село Мухульдур, где, как она знала, жил старый друг её отца Соломон Шайтан. Ему было лет восемьдесят. Шайтан - была его фамилия, но, как мне кажется, произошла она от клички. Вечером, когда солнце опустилось, и на небе появилась первая звезда мы втроем подошли к колодцу. Шай-тан-Ага постелил маленький коврик, стал на колени и, обра­щаясь к колодцу, сказал: «Мир тебе, владыка вод Крыма. Не беспокойство несем мы, а заботу о детях твоих. Позволь им обернуть лик свой к звездам небесным. Призови Куюн-Джана в его владения. Пусть укрепит он своды, очистит дух и напол­нит чрево сие твоей живительной влагой.»

Устремив взор к небу, Шайтан-Ага начал читать какую-то молитву на не понятном мне языке. Время шло, я уже было заскучал, как вдруг отец вскрикнул от удивления. Вслед за ним я тоже глянул в дно колодца и увидел, что в нем отражаются звезды. Вода пришла!

В воскресенье в Ханышкой приехал на «ЗИМе» - огромной чёрной легковой машине Павлик Дорошко. В отличие от отца и дяди Вани Чернова, Дорошко был огромен, его лицо словно было озарено доброй улыбкой. Он подхватил меня, и, казалось, собирается задушить. Я вообще не мог понять, почему друзья отца так любят меня тискать, целовать, как будто я девчонка.

Потом приехал Иван Янис. Я уже знал, что Янис знатный водитель. Бабушка показывала нам газету «Красный Крым», в которой был портрет водителя Яниса на фоне его автобуса. Вдоль борта были нарисованы многочисленные звезды. Со­всем как у летчиков-истребителей, только у них каждая звез­дочка означала сбитый самолет, а у Яниса - 100 000 киломе­тров без капитального ремонта.

К колодцу собралось, наверное, всё село. Все привыкли к отцу в рабочей одежде, и были поражены, увидев его в воен­ной форме, с многочисленными орденами и медалями.

Когда достали первое ведро, Шайтан-Ага прочитал каку­ю-то молитву и, бережно отпив один глоток, передал кружку по кругу. Все стали пробовать колодезную воду и поражаться тому, какая она была вкусная.

А потом заурчали на жаровне чебуреки, рекой полилось по стаканам вино из привезенного дядей Павликом бутыля.

Поздно вечером на большом и красивом ЗИМе мы уехали в Симферополь.

В 1956 году вышла на пенсию и переехала в Симферополь бабушка Аня. Годом позже закончилась военная служба отца, и мы вернулись в Крым.

Иногда я вспоминаю Ханышкой и думаю о старом колод­це. Чистят ли его? Помнит ли кто из современных сельчан мо­литвы Шайтан-Аги, по-прежнему ли охраняет Ханышкойский колодец Куюн-Джан и кому из тамошних мальчишек доверена столь высокая честь - видеть днем звезды?

Следующая страница