2. Старушки-вековушки.
Семья Михаила Ефимовича и Эсфирь Львовны была примечательна
тем, что у них у первых и единственных в нашем старом и многонаселенном
дворе, появился цветной телевизор. Это в те времена была вообще-то
редкая штука, тогда и черно-белые телевизоры были не у всех. У нас,
помню, была «Березка» и бабулины подружки Ольга Соломоновна и Вера
Васильна приходили к нам домой вечером «на телевизор». Не чайку
попить, не в картишки перекинуться, даже не посудачить о дворовых
делах, а именно «на телевизор». И они в самом деле сидели у бабули
в комнате и молча смотрели телевизор, не размениваясь на болтовню,
не относящуюся к тому, что им показывал этот волшебный говорящий
ящик.
Но цветной телевизор – это было последнее слово
советской бытовой техники. Он был даже ценнее и пафоснее, чем стиральная
машина Сибирь. Сибирь, это вроде как для дела, для экономии сил
и времени хозяйки, чтобы ей работалось лучше и больше, причем и
дома, и на заводе, в школе, в других государственных местах. А вот
смотреть в цветном варианте программу «Время», «А ну-ка, девушки!»
или «Алло, мы ищем таланты» было просто барство, буржуазное излишество.
Я отлично помню, как комментаторы фигурного катания
подробно рассказывали какого цвета были костюмы у спортсменов, и
мы внимательно их слушали, и что совсем смешно, обсуждали эти черно-белые,
но расцвеченные комментатором, а больше нашей фантазией наряды выступающих.
Так вот, имея такое чудо техники, тетя Фира, чистенькая и пухленькая,
приходила к бабуле и приглашала уже ее к себе «на телевизор», и
бабуля, конечно, заходила, на многосерийные фильмы или же фигурное
катание.
А подружки в это время оставались без развлечения,
поскольку у них не было телевизоров, а было только радио, болтавшее
от зари до зари и не выключавшееся от темна до темна. Вера Васильевна
и Ольга Соломоновна вместе встречались только за просмотром телевизора
у нас дома, поскольку не сильно между собой дружили, хотя жили стенка
в стенку.
Ольга Соломоновна, была довольно старенькая бабушка,
но с пожизненной женственностью, неподверженной старости и не пропахшей
нафталином. Она себя по-прежнему холила и лелеяла насколько ей позволяла
ее скромная пенсия. Жила Соломоновна, как ее звали дворовые, как
и Вера Васильевна одна, но всегда сдавала угол или комнату девочкам,
как правило, из медучилища, других квартиранток она не пускала,
т.к. с ее точки зрения, это было неинтеллигентно, и другие девочки
были шумные и невоспитанные.
Помню как-то перед телевизором Моисеевна рассказывала
бабуле о необходимости всегда заботиться о своей внешности, и как
пример приводила свою ежедневную процедуру омоложения: «Я Дусенька,
каждый день, слегка нагреваю маленький чугунный утюжек для кружев
и через белую мягкую тряпочку проглаживаю себе лицо, шею и декольте.
Очень, Дусенька, помогает! Но потом надо непременно вот так по подбородочку
постучать, чтобы укрепить эффект». Затейнице Соломоновне к тому
времени было далеко-далеко за семьдесят, может и все восемьдесят.
Вера Васильевна с ней поэтому неохотно дружила,
поскольку считала позеркой и вертихвосткой. Мне нравилось бывать
дома у Веры Васильны. После темной кухни, с которой квартира начиналась,
затем такой же темной прихожей, потому что окна кухни выходили во
двор и на стену, а в прихожей была экономная сороковатная лампочка,
я попадала в большую солнечную комнату, но тоже казавшуюся слегка
затемненной. На окнах висели тяжелые бархатные шторы, у стены стоял
большой кожаный диван, а над ним шерстяной тканный палас с павлинами.
По стенам располагались шкафы с книгами, в центре горка с толстыми
стеклами со срезанными краями, за счет чего в них радужкой отражалось
солнце, а внутри горки фарфоровая посуда и тонкие бокалы на длинных
ножках. Ближе ко входу, у окна большой письменный стол обитый по
центру сукном и на нем лампа с зеленым круглым стеклянным абажуром.
Все выглядело как-то по-старинному – дорого, тихо
и важно. У нее водились вещицы, которые я больше ни у кого не видела
- серебряные подстаканники и кольца для салефток, серебряная маленькая
ручка в латах, служившая прищепкой для открытой книги, вышитые крестиком
газетницы и столик для вышивания. И еще она пила кофе по утрам,
что уж совсем было вычурно для советских бабушек. Варила Вера Васильна
его в маленькой медной турке и пила из маленькой фарфоровой чашечки
с опять же серебряной ложечкой, заедая печеньем курабье.
Ходила Вера Васильна, как правило, в темных платьях,
не мрачных, а просто умеренно темных, но непременно носила разного
фасона и размера кружевные воротнички. Причем, если тетя Фира не
выходила из дома без парика, то Вера Васильна не выходила в люди
без белого накрахмаленного воротничка.
А рядом с ними в низкой флигельной пристройке без окон, жила Дорофеевна.
Все ее так и звали, просто Дорофеевна. Я как-то поинтересовалась,
а есть ли у Дорофеевны имя, чем очень удивила домашних: «А зачем
тебе, кажется Наталья, но вообще Дорофеевна она!» Дорофеевна была
дворничихой и торговала семечками.
У нее в палисаднике почти всегда был разведен
костерок, над которым, как на вертеле крутился большой железный
барабан с дверцей на защелке, где жарились семечки. Она сидела на
маленькой, низкой, подрезанной табуреточке, в простой цветастой
юбке, такой же рубахе и всегда в фартуке и медленно, сейчас бы я
сказала медитативно, крутила этот барабан.
То ли от скрюченного долгого сидения над своим
вертелом, то ли из-за от житья в сыром дворницком флигеле, то ли
еще по каким причинам, а может просто по старости у нее были больные
ревматоидные, как я сейчас предполагаю, ноги. И когда семечки хорошо
прогревались, но уже не обжигали, она высыпала семечки в ведро и
грела в них свои уставшие старческие конечности. Поэтому мне мама
всегда запрещала покупать и даже пробовать семечки у Дорофеевны.
Это было мое мучение и мой позор. Я, слабоумно послушная девочка,
все равно ела эти семечки, поскольку очень их любила, а у Дорофеевны
семечки были всегда крупные, маслянисто-черные и не горелые. Сейчас
даже страшно подумать об этом экологически чистом прогревании ног,
о возможном грибке на ногтях и о пятках, не предполагавших даже
в свои юные годы пемзы и крема. Но тогда толстенькие, ароматные
и горячие семечки, слегка пересыпанные солью, были так заманчивы
и желанны, что мамины приказы забывались тут же при виде полнехонького
ведра.
Особенно выгодными для Дорофеевниного бизнеса
были дни, когда играла Таврия или во время первомайской и ноябрьской
демонстраций, когда все болельщики или демонстранты проходили мимо
нашего дома или в обратную сторону, к памятнику Ленина. Дорофеевна
сидела на лавочке с ведром семечек, бумажными кулечками, скрученными
из газет и двумя граненными стаканчиками – маленьким для семечек
за 5 копеек и большим для кулечка по 10 копеек.
Как же я ей завидовала, каким интересным делом она занималась. Помню
однажды, в выходной день, когда родители были чем-то заняты, мне
удалось посидеть в палисаднике Дорофеевны. Сначала я просто бездельничала
у вертела с полуфабрикатом, потом даже выпросила немного покрутить
барабан самой, а после - ух, счастье, помогала ей скручивать кулечки.
Вечером, торгуя с ней рядом, мне было разрешено насыпать в них семечки
и еще от доброты душевной подсыпать щепотку сверху, как это делала
Дорофеевна .
Давать этот бонус покупателям было для меня самым
приятным во всем бизнесе, уже тогда было понятно, что мои будущие
гешефты обещают быть большим налетом благотворительности. Карман
передника у Дорофеевны постепенно наполнялся мелочью и к концу вечера,
она была богачка каких свет не видывал, еще и семки, как она их
называла, оставались в ведре, чтобы дома пощелкать. Это все так
мне виделось 6-7 лет, а Дорофеевне, вероятно, на эти несметные капиталы
приходилось жить и поддерживать свой нехитрый пищевой бизнес, поскольку
дворницкое жалование было мизерным. И семечки, скорее всего она
уже давно терпеть не могла.
Продолжение |
