4. Юзик и …конец всему.

По- моему в каждой их 16 дворовых квартир были примечательные и забавные люди, о каждом вспоминаю с удовольствием и детской наивной теплотой.
Вот еще один яркий субъект, ничего подобного я больше не встречала – это был скорее персонаж из немого кино, или из жизни НЭПа - во дворе его звали Юзик. Он ни с кем кроме моей мамы и бабушки не общался, отца моего игнорировал напрочь, да и с ними вступал в разговор, только если встречался в упор, проходя из своего тупика, где он жил, на улицу. Они обычно перекидывались парой фраз о погоде или наводнивших город приезжих. Юзик был известный в городе шулер-картежник. Выглядел он как старый актер – всегда в шляпе, всегда с тростью, в клетчатом пиджаке, наглаженных брюках и лаковых туфлях, с перстнем и длинным ногтем на мизинце.

Юзика я видела исключительно проходящим через двор из города или в город, ни в каких дворовых мероприятиях – свадьбах, похоронах, сварах и дружбах он не участвовал. Юзик всегда был сдержан, горделив, проходя мимо, или не замечал меня или улыбался краешками губ. Этот чудной осколок старого режима жил в самой глубине двора, куда мне ходить запрещали. Юзик мне казался самым загадочным и непонятным жильцом во дворе, где все на виду и всё про всех всем известно, даже детям.

Детей во дворе было мало, по старшинству располагались мы так – Юрка будущий уголовник, Славка, по кличке Солобончик, я и пара мелюзги возраста моего младшего брата. Дружить мне приходилось с жутким Славкой. Он был целиком, до каждой реснички рыжий, ужасно некрасивый, косоватый, с толстыми слюнявыми губами, а главное злой и непослушный. Меня он постоянно обзывал почему-то «скалапендрой», до сих пор не знаю что это такое, но тогда обижалась до слез. Я же, труся и убегая в другой конец двора или стоя на ступеньках своей квартиры, обзывала его Салабончиком. Он, подлец, меня часто обманывал. Выманит из дома погулять, чтобы и его отпустили на улицу, а потом убежит в другой двор к мальчишкам с великами, куда мне не разрешали ходить. И мне оставалось одной играть во дворе.

Славка был полукровок, о чем бабка ему часто орала вслед, когда он от нее удирал – «ах ты кацапское отродье, харя твоя русская!». Его мать, парикмахерша Линка, чистокровная еврейка, была удивительно хороша собой, яркая, породисто-рыжая, и мать ее Надька была рыжая, и отец ее умерший, говорили был рыжий. А Линка-предательница по дурацкой любви вышла тайком замуж против воли родителей, за Юрку. Мезальянс полный. Юрка был русый, лупоглазый, круглолицый, простой и бесхитростный, как пряник. Бабка по любому поводу чморила бедного Юрку как хотела, Линка тоже бывало подпевала, а он только улыбался и продолжал любить свою Линочку, сносить ее измены и помыкательства рыжей стервы.

Жило это безумно шумное и визгливое семейство в комнате меньше 10 метров – бабка - Надька Рыжая - все ее так во дворе звали, Линка, Юрка и Славка. Жалкая комнатенка папы Карло с холстом вместо очага, по сравнению с их жилищем показалась бы будуаром с камином. В этой халабуде, каким-то волшебным образом, помещался целый мебельный отдел - две высокие и широкие железные кровати с шишечками на спинках, шифоньер, комод, пара стульев, вешалка, крошечный столик – ходили правда бочком и то когда кто-то лежал на кровати, потому что комната была буквой Г и все это добро было расставлено по стенам. Места для жизни уже практически не оставалось.

Готовили же они до самой поздней осени на своей вонючей керосинке во дворе, а зимой в предбаннике, из которого был еще вход в другую квартиру с двумя просторными, светлыми комнатами и кухней, где жила красиво и благополучно бездетная семья морского подполковника Ивана Тимофеевича и его жены Маруси. Вот такое советское распределение - «каждому по потребностям, от каждого по возможностям».

Потом, когда Славка был уже подростком лет 12-ти, выехала татарская семья и во дворе освободилась квартира во внутреннем полуподвальном флигеле, их туда и переселили. Тут-то они, наконец, зажили по царски – небольшой, но уютный палисадник перед квартирой, кухонька и две комнатки. Правда, на все это роскошество два крошечных окошка, но это никак не сравнить с их полупеналом в форме носка.

Новоселье отмечали всем двором - пили, ели и гуляли несколько дней. Надька Рыжая с Линкой щедро накрывали стол, все соседи тоже приносили свою еду и выпивку, кто что мог. Надо сказать, что веселье или похороны проходили всегда совместно, всем двором, до тех пор, пока народ не стал разъезжаться, улучшая свое жилье или на место умерших подселялись чужие, непонятные, не свои. Но точно помню, что Новый 1974 год еще встречали все вместе - с нашим холодцом, оливье и шубой, Линкиными гефилте-фиш и форшмаком, тети Фириным безе и Соломоновниной селедочкой. Только Ленка с Толиком были всегда «за просто так», сейчас бы мы сказали бы «на халяву», но раньше так не говорили.

Из двора моя семья уехала, когда мне исполнилось 13 лет. Родители купили кооперативную квартиру, и мы стали жить в другом районе города, с противоположной стороны проспекта Кирова, у Куйбышевского рынка. Я пошла в другую школу, подружилась с детьми в новом многоквартирном дворе, а в свой старый двор приходила уже только чтобы навестить бабушку, оставшуюся там жить.

Через какое-то время двор начали расселять, и жильцы очень радовались будущим перемена по улучшению жизни. Кипели споры и страсти, считали и пересчитывали полагающиеся метры и количество комнат. Тревожились и мечтали о хорошем этаже, о загадочной лоджии и чудесном балконе. Обсуждали, что брать с собой, а что на свалку или в комиссионку. В итоге почти все забрали в новое жилье и балконы с лоджиями превратились в подвесные сараи. Эта суета длилась продолжительное время и все получили удовольствие сполна – сто раз переругавшись и столько же раз помирившись.

Наконец все, кто жил в моем старом, шумном, зеленом, детском дворе, с палисадниками и развевающимися на ветру панталонами, с колонкой и дощатыми отхожими местами, сараями и ледником, получили новые квартиры в новостройках очень далеко от центра, в совершенно ином пространстве сухих отношений, сухой травы у подъезда и сухих кранов, так как с водой в новом микрорайоне было хуже всего в городе.

Очень долго я не приезжала на родину, а когда изредка бывала в Крыму, то всегда минуя свой город, проездом сразу к морю, к магнолиям, мускату и чебурекам.

Когда мне было уже далеко за тридцать, я стала дважды мамой, имела уже два высших и у меня был свой дом, мы с мужем поехали в Крым вдвоем и не на машине, а на поезде. Торопиться нам было некуда, и мы на несколько дней остановились в моем городе у друзей нашей семьи. Мне впервые захотелось пройти по забытым улицам, увидеть детские места – парк с каруселями и зверинцем, где отмечали мне дни рождения, свою музыкальную школу в Доме учителя, кафе на углу Пушкинской, где всегда покупала молочный коктейль за 11 копеек, кинотеатр Шевченко, где посмотрела 7 раз комедию «Четыре мушкетера», книжный магазин за памятником Ленина, где ночами дежурила с номерком на руке, карауля очередь на подписку многотомника, базар и конечно свой двор.

Мне хотелось показать мужу мой город, мою родину и рассказать о своем детстве, о себе, окунуться в свои воспоминания и этим попытаться объяснить ему себя и свою натуру. Мы целый день ходили пешком по городу, начиная от детского парка, ответвляясь то в переулок, то в кафе с коктейлем, то просто к новым фонтанам и домам, постепенно приближаясь к базару и моему первому в жизни дому. К истокам моей личности, моего характера, моего будущего.

Я не очень любила Крым, не часто его вспоминала и никому особенно не рассказывала о своем детстве. Наверное, я просто устала от постоянной нехватки воды в потную, липкую жару, длинных летних каникул по пионерлагерям и тусклой провинциальности. Но в эту поездку мне почему-то было очень важно все вспомнить, все вновь ощутить, всем поделиться и полюбить, наконец, по-настоящему свою родину, чтобы принять что-то важное, коренное в себе.

Я предвкушала, как покажу мужу старинную колонку с водой, свой маленький палисадник, сооруженный мне отцом, чтобы у ребенка были свои клумбочки и скамеечка со столиком для игр в дочки-матери, камень о который я так сильно разбила коленку, что шрам виден до сих пор, свои окна, где, сидя на подоконнике, я рассматривала базарную жизнь и сочиняла стихи, много чего мне хотелось показать и рассказать про себя через все эти живые для меня детали, уголки, воспоминания.

Когда уже в глубоких сумерках, а на юге летом непривычно быстро и рано становится темно, мы пришли к рынку, то я никак не могла соорентроваться в пространстве. Стоя на одном месте, я как флюгер крутила головой видя знакомые здания, проспект, но не узнавала своего дома и двора. Вот рынок и площадь, вот пищевой техникум и угловой дом с молочным магазином на первом этаже, вот ресторан Колос, магазин одежды Кипарис и вот, наконец, улица Козлова – все есть, все на месте. Даже троллейбусы с теми же номерами проходят мимо.

Но где мой двор, где мои шумные яркие годы, полные солнца и запаха акаций, где кусок моей жизни? Тринадцать лет моей жизни – младенчество, детство, отрочество! Где?!

Я вдруг поняла, что ищу напрасно. Все зря, вся увертюра с парком, молочным коктейлем, фонтанами и музыкальной школой была обманом, проигрышем без вступления главной партии, все это показалось лишним и уже совершенно ненужным. Занавес не откроется. Все внутри так сжалось и застонало, как будто я в эту минуту похоронила кусок себя и уже никогда и никто мне не поверит, что я это я, девочка из колоритного южного двора, каких уже нет, да и не будет больше, не показать мне и не объяснить себя теперешнюю через мое далекое, милое, южное, но такое настоящее детство.

Умерли в эту минуту все мои славные соседи – Юзик и Лёлечка, дядя Миша с тетей Фирой и ее Кощеем, пьяница Ленка с непутевым мужем Толиком и охламоном Юркой, Соломоновна и Вера Васильна, Рыжая Надька, красавица Линка, ее влюбленный кацап Юрка и даже злейший враг Славка-Салабончик. Умерли в моем сердце те, кто уже умер в действительности, и умерли те, кто еще где-то жил, не догадываясь о своей смерти в моей душе. Все стали тенями и уходящими вдаль воспоминаниями, тусклыми фантомами моего детства.

У меня возникла дурацкая, совершенно наивная и необъяснимая надежда, что найдется хоть камень, о который я так больно разбила коленки, он ведь такой большой, он не может так просто исчезнуть, Может он будет хоть каким-то условным доказательством того, что все было взаправду - и двор, и детство, и первоклассница с новеньким кожаным портфельчиком и ее молодая, самая красивая и самая умная в мире мама…
Увы, все было закатано в равнодушный серый асфальт. И таким же жестким, тяжелым асфальтом во мне вмиг закаталось мое детство, мой Крым, мои воспоминания.

Ужасно больно и горестно было осознавать, что я уже никогда никому не смогу показать - вот мой дом, вот там мои окна. Я впервые была рада тому, что рано темнеет и никто не видит, как судорожно я сдерживаю горький и едкий комок в горле, как лопающиеся от боли виски сжимают сопротивляющийся мозг, как горячие слезы уходят за глаза вглубь и стекают по неведомым каналам в самое сердце, выжигая в нем слова – ДЕТСТВА НЕТ, ТАНЕЧКИ НЕТ, АКАЦИЙ НЕТ, ДОМА НЕТ…

Прошло уже много лет и я уже могу вернуться к воспоминаниям моего детства. Сейчас я дописываю последние абзацы и горячие, соленые слезы, маленькими, круглыми капельками остаются на столе и клавиатуре, но в тот далекий вечер я не была еще смелой и открытой, и усилием воли сгруппировалась, взяла себя не просто в руки, а задушила себя на уровне яремной впадинки, там, где пекучим тромбом ком обиды пережимал горло.

Я не дала этому кому прорваться слезами, я хоронила себя тихо и одиноко, ни с кем не разделив своего внезапного горя, горя человека, оставшегося без родины, без детства, без прав и возможностей объяснить, почему я такая и предъявить убедительные и веские доказательства своей подлинности, рожденной и выращенной в этом крымском дворе которого нет, и в этой солнечной квартире, окна которой никуда уже не смотрят.

Мои наивные, но искренние воспоминания, это то малое, чем я могу отблагодарить свой город, свое детство и все, что они во мне посеяли. Всплески моей памяти, облеченные в слова и фразы, почти залатали душевную пробоину моего далекого прошлого. Но дома и двора моего все же нет…

Теперь вместо старого двора большущая площадь.

В начало