Письмо третье:
АМЕРИКАНСКАЯ БАБУШКА
Коль последнее мое письмо кончилось, помнится,
на Америке, должен тебе сказать, что у меня, а стало быть и у тебя,
были родственники в США. Точнее двоюродная моя бабушка — тетка моей
мамы по материнской же линии, уехавшая в 1917 году из России. Знаю
я о ней очень мало, хотя при мне она приезжала в Симферополь дважды
— кажется, в 1930 и в 1934 годах. Толстая такая американка с золотыми
зубами и веселым характером; помню ее больше не так "с натуры",
как по многочисленным фотографиям, которые наделал отец — он усиленно
занялся фотоделом как раз в те годы (и стал, кроме прочего, неплохим
фотографом). И еще помню, как она угощала нас с братом Толей американскими
шоколадками.
Второй раз она приезжала в СССР с какой-то делегацией
(то ли коммунистической, то ли что-то в этом роде), "завернув"
на пару деньков из Москвы к нам в Симферополь. Картины страшного
голода и уличной нищеты ее так потрясли, что вскоре из Нью-Йорка,
где она жила, зачастили к нам письма в длинных желтоватых конвертах
с окошечком из кальки, сквозь которую просвечивал наш адрес; кроме
письма там было по нескольку крупных ассигнаций с физиономиями американских
президентов, городских пейзажей с каретами, а в толщу бумаги были
впрессованы черные и красные шерстинки (почему-то именно они запомнились
мне больше всего).
Эта "гуманитарная помощь" американской
бабушки длилась много лет, составляла крупные суммы, и, что для
меня самое удивительное, ни одной денежки из многочисленных желтых
конвертов почтовиками умыкнуто не было, как почему-го не было у
отца и матери никаких неприятностей по линии НКВД в связи с заграничной
родственницей даже в зловещие тридцать пятые-тридцать седьмые.
Доллары эти, как и наши цепочки-ложки, уносились
в "родной", ставший частью нашего быта, Торгсин, и отоваривались
вышеупомянутыми продуктами и тому подобным. А вот когда Торгсины
те прикрыли, у отца осталась толстенная пачка неотоваренных банкнот
США, вроде бы никому теперь не нужных, а может уже и опасных. И
лишь много лет спустя выяснилось, что отец эту пачку-то хранил,
о чем я и не ведал. Но об этом — как-нибудь потом.
После смерти моей мамы, сразу после войны, уже
из Сибири, я послал письмо в Нью-Йорк на улицу с трехзначным номером
(адрес бабушки тогда еще у меня сохранялся). Получил открытку, написанную
дрожащей старческой рукой, с соболезнованиями по поводу смерти мамы
и добрыми нам с отцом пожеланиями. Было ей в те поры где-то под
девяносто…
Что еще я о ней знаю? Почти ничего: когда-то вроде
бы была акушеркой, в Нью-Йорке имела "домик и гараж".
И глаза у нее были в точности как у моей матери; генетический этот
признак малость передался и мне.
Если у тебя все же возникнет когда-нибудь надобность
найти ее "концы", то к указанным "координатам"
(Нью-Йорк, улица с трехзначным номером) и годом смерти, где-то в
конце сороковых, даю тебе ее имя и фамилию: Mary Mordfin — Мэри
Мордфин.
Вот, пожалуй, и все. На этот раз негусто, уж извини…
Продолжение |
