Письмо пятнадцатое:
ХРАМЫ
В Симферополе было несколько церквей. Колокольных
звонов не припомню: наверное, тогда они уже были запрещены, уступив
место многочисленным фабричным гудкам: утром, в обед и вечером басовито,
хрипло и пискляво гудело в разных концах города — это был приказ
выйти на работу тем, у кого не было часов или у кого плохая память
(а за опоздание, как известно, под суд: опоздал — значит ты враг
народа, подорвавший мощь державы).
И еще мощно гудело в дни годовщин смерти Ленина
— 21 января, когда включали, кроме фабричных, еще и прерывистые
паровозные гудки, и получалась адская, тревожная какофония; хорошо,
что она длилась всего несколько минут и исполняли ее единожды в
год. А мы, школьники, в душе радовались: после траурного утренника
нас отпускали по домам. А на тех утренниках мы со скорбными физиономиями
декламировали "В колонном зале положили Его на пять ночей и
дней", "А в сердце Партии — зияющий провал" и прочую
заупокойность. Домовладельцу же, не прикрепившему к этому дню красный
флаг с черной каймой у своих ворот, было не сдобровать: крупный
штраф или опять же — "враг народа"…
А церкви очень украшали город. Массивные луковицы
их куполов гармонично и плавно переходили в остряк, увенчанный шаром
с красивым золотистым крестом, смотревшим в зенит. Внутри церкви
(которая уцелела и стоит на кладбище) я был тогда один-единственный
раз, и то когда еще не умел ходить. На руках меня держала Няня,
вокруг было темно, страшновато, горели свечи, и все вокруг золотисто
от них мерцало; звучала то ли музыка, то ли хор, и какой-то бородатый
в золоте дед совал мне в рот ложечку с чем-то; подумав, что это,
наверное, ненавистный мне рыбий жир, я заревел, замотал головой,
но Няня, наверное, меня убедила, и я лизнул, а потом проглотил пол-ложечки
какой-то сладкой жидкости.
Помню еще, как взрывали один из храмов в городе.
Момент взрыва мы знали заранее, наверное, о том было всем-всем оповещено,
и мы, пацаны, залезли для наблюдений на крышу сарая. Сначала из
окон храма толчком вырвался дым; массивное здание начало медленно
оседать, становясь шире и ниже; большое облако дыма или пыли, как
распухающий шар, скрыло в последние секунды всю эту картину, а когда
оно стало прозрачным (лишь в эту секунду до нас долетел громоподобный
гул), никакого храма там уже не было.
Рассказывали, что на площадь перед взрывом вынесли
всю церковную утварь, сложили в высокую кучу, облили керосином и
подожгли, предварительно отогнав сочувствующих и любопытных за канат
ограды, установленной вокруг кострища. Лично я этого сам не видел
— наблюдал лишь взрыв здания с черепичной крыши нашего сарая.
Кроме православных церквей с луковицей купола над
главным зданием и высокой колокольней рядом, в городе было немало
и всяких иных: армянская, греческая, немецкая (называлась она кирхой
и имела непривычно готический облик), и, конечно же, еврейская синагога.
Она стояла на том месте, где нынче рыбный супермагазин "Океан"
(выстроенный, кстати, финской фирмой), и была очень красивой, отороченной
по фасаду кружевными каменными фестонами; вот она, на рисунке, сделанном
по памяти; может удастся тебе когда-нибудь сравнить его с сохранившейся
у кого-нибудь старой фотографией и внести в изображение коррективы.
Симферопольские храмы тех лет, как я их помню:
Православный собор — взорван. Татарская мечеть
— разрушена. Синагога — разрушена. Немецкая кирха — в 80-х годах
низ был цел.
Перед тем, как ее взорвать, помещение освободили
от содержимого, и наш квартирант — архитектор Александр Дмитриевич
Малахов (отец моего дружка по двору Шурика Малахова; бывая у них,
я восхищался академическими рисунками его отца с гипсовых античных
голов и масок) — принес из синагоги нам в подарок кожаную непонятную
штуковину: черный, плотно сшитый из кожи кубик, прикрепленный к
кожаной многослойной площадке, замусоленной до лоска с широкой стороны;
к предмету этому был прикреплен длинный тоже очень измызганный,
ремешок. Судя по всему, эта штука как-то привязывалась к телу. Прикладывая
ее к голове и закрепив ремнем, мы с братом Толей явно чувствовали
какое-то приятное опьяняющее "обалдение". Не долго думая,
вспороли ножиком этот странный футляр, и вместо чего-то электрического
или магнитного обнаружили там… четыре рулончика из отбеленной мягкой
тонкой кожи. Развернув их, мы увидели, что на этих белых длинных
полосках пергамента написаны в две-три строчки какие-то изречения
красивым древнееврейским шрифтом — надписи были сделаны справа налево
(судя по оставшимся слева полям), очень черными чернилами или тушью.
Лишь в восьмидесятые годы я понял назначение этих
предметов, называвшихся тефилинами или филактериями. Молящийся привязывал
тефилин (в просторечьи — твил) ко лбу, и под его воздействием впадал
в то умиротворенное состояние, которое необходимо для молитв. Здесь
реализовался открытый и подробно описанный мною эффект полостных
структур (ЭПС); в популярной форме он изложен в моей книге "Тайны
мира насекомых" и, подробнее, в уже упомянутой, но пока не
увидевшей света "Мой мир". Физиологическое воздействие
ЭПС ты хорошо знаешь по "Сотовому болеутолителю Гребенникова"
и другим моим устройствам; остальным же читателям коротко скажу,
что в них реализуются волновые свойства Материи, но большей частью
это неблагоприятно для организма (вплоть до разящего воздействия);
волны эти ничем не перекрыть; "полтергейсты" имеют ту
же природу; из множества таких композиций я насчитал лишь четыре
благотворных, в том числе тефилин. Добыть в наше время еще один
филактерии для обстоятельных экспериментов мне не удалось, зато
повезло группе волгоградских экспериментаторов, увлеченных моим
открытием, во главе с инженером Надеждой Григорьевной Лопатиной.
Они выпросили на несколько дней тефилин у одного старого еврея,
и провели с этим древним устройством много ценнейших физиологических
опытов; протоколы их ты найдешь в моем архиве. Других же любознательных
читателей отсылаю к уже упомянутой книге.
…Особенным украшением города были минареты татарских
мечетей. С нашего крыльца по Фабричному спуску тогда открывался
обширный вид на Госпитальную площадь, дальше от которой, за красноармейскими
казармами, располагалась Цыганская слободка, а правее, вплотную
к ней, татарская часть города — Ак-Мечеть ("Белые мечети").
Мечетей тут было несколько, и от нас было видно по меньшей мере
три минарета — высоченных стройных башни, остриями направленных
в небо. Над каждым остряком как бы парила двурогая изящная Луна
— вероятно, металлическая. Минареты были ухоженными, всегда чисто
побеленными, и издали сияли даже в пасмурную погоду. А теплыми летними
вечерами, когда вокруг все стихало, с ближнего минарета доносился
печальный распев муэдзина, призывающего правоверных к вечернему
намазу. Его фигурка виднелась на верхнем балконе, кольцом опоясывающем
башню, и муэдзин медленно обходил ее вокруг, останавливаясь для
провозглашения своего молитвенного воззвания к Аллаху и правоверным
— чтобы этот призыв был услышан татарами со всех сторон.
На верхнюю галерею вела винтовая лестница, каким-то
чудом умещавшаяся внутри темного узкого ствола башни. Когда ломали
одну из мечетей, я увидел часть такой лестницы; рядом валялись осколки
керамических плиток удивительной красоты; которыми был отделан фриз
(верхний пояс) этого минарета — остальные минареты города, если
не ошибаюсь, были без таких плиток, — чисто белые. К слову: сопротивления
против этого вандалисткого разрушения святынь и архитектурных шедевров
среди тогдашнего местного населения не было. Допускаю, что часть
татарского населения, не сбежавшая после 1917 года в Турцию, была
более забитой и темной. Хотя, с другой стороны, что мог сделать
любой высокоразвитый, но небольшой народ против огромной большевистской
махины: "Религия — опиум для народа!".
 Да
что там симферопольская Ак-Мечеть! Не так далеко от крымской столицы
находился город из сказок "Тысячи и одной ночи"; ты, наверное,
подумаешь, что это Бахчисарай? Ничего подобного. В Бахчисарае минаретов
было не очень много, а знаменитый дворец с его громадными минаретами
расположен в глубине долины, отчего очень проигрывает. То ли дело
город-сказка Карасубазар! Расположенный на предгорной привольной
чуть наклонной равнине, переходящей к югу в Караби-Яйлу — а безбрежность
той равнины еще более подчеркивалась огромной белокаменной ступенью
скалы Ак-Кая с одной стороны, а с другой — голубеющим в бескрайней
дали Чатырдагом. Этот цветущий зеленый город смотрел в небо сотнями
(не преувеличиваю!) белокаменных минаретов, высоких и стройных,
белоснежных и расцвеченных; у их подножий круглились купола мечетей
со слегка заостренным верхом, тоже увенчанные, как и у минаретов,
рогатыми лунами. Местами минареты стояли кучно, группами — неужели
на каждом из них вечером пел муэдзин? Все это сказочное диво утопало
в зелени садов.
Мой скромный рисуночек по памяти (отец меня возил
как-то через Карасубазар в Старый Крым, есть такой городок) — жалкое
подобие увиденного.
Карасубазар в начале 30х годов. В 40-х годах всё
это было снесено, теперь тут город Белогорск. Вдали — скала Ак-Кая.
Странно и страшно, что этого чуда больше нет: ни
единого минарета, ни мечети, ни даже самого названия Карасубазар.
Все это было снесено, взорвано, уничтожено, даже название города.
Теперь на этом месте — обычный для нынешнего российского юга дрянновато-провинциальный
городишко под названием Белогорск; речка Биюк-Карасу (карасу — в
переводе черная вода, потому что она протекала сквозь тенистые густые
сады) — и та была переименована в "Большую Карасевку",
да название то не прижилось, и речушка, хоть и с новым водохранилищем,
"упрямо" называется Карасу. Вот что, пожалуй, и уцелело
от сказочного города из шехерезадовой "Тысячи и одной ночи"
— Карасубазара. Да еще, у рынка, жалкие обломки стены караван-сарая
Таш-Хан.
Будто ничего этого и не было. Неужто на такое вот
полное забвение можно обречь плоды великого труда множества талантливых
человеческих рук, творивших и возводивших святыни-шедевры? Коли
так, то моя, совсем скромная, махонькая жизнь, даже с книжонками-картинками-статейками,
тем более тут же всеми забудется, словно ее не было.
Сейчас, когда я пишу тебе эти строки, в разных
концах моей многострадальной Родины гремят взрывы, льется кровь,
спешно возводятся границы. А я тебе расхваливаю какие-то там минареты,
синагоги и церкви. Может это мне пригрезилось, и ничего подобного
в Крыму не было?
Когда-нибудь потом, если сумеешь побывать на моей
родине, проверь это у тамошних сторожилов-краеведов, показав эту
книгу. Я уверен, что они не только подтвердят в ней написанное и
нарисованное, но и расскажут много такого, чего я и не знал.
Как бы все-таки хоть немного ослабить у людей "традицию"
вандализма, забвения, поругания, разрушения?
Или она неистребима?
Сумел ли я привить хоть тебе уважение к сотворенному
Людьми и Природой?
Твой дедушка.
Постскриптум: О количестве
симферопольских храмов в предсоветский период я не располагаю. Зато
обнаружил документальные цифры за 1888 год. Тогда в городе было
православных церквей — 20, в том числе соборных — 2; храмов других
христианских вероисповеданий — 4, мусульманских мечетей — 11, еврейских
и караимских молитвенных заведений — 10, в том числе аж 3 синагоги…
Продолжение |
