- 9 -
Все же ростки сомнений прорастали в душе Олега.
«Почему Сталин так дорог мне, - думал он, - если говорят, что по
его вине пострадали и лишились жизни многие люди? Некоторые люди,
может, врут, но другим нельзя не верить. При буйном воображении
Сталина можно было бы обвинить и в гибели моего собственного отца.
Какой резон для меня оправдывать репрессии? Что это дает?» И все
же в антисталинской кампании ощущалось что-то искусственное, фальшивое,
спекулятивное. Но что? Это еще нужно выяснить. Сталин, конечно,
дорог ему отнюдь не из-за репрессий. К личным несчастьям Олега он
не имел отношения, но к возможности учиться, есть, пить и вообще
жить имел. Кроме того, с ним связано все героическое, а в семье
Олега был герой, хотя и не имевший публичной известности. Им был
младший брат отца. Оба брата, которых Олег живыми не помнил, погибли
во время войны, но по-разному. Война – стихия. В ней можно погибнуть,
вопреки рациональному плану, рассчитанному на спасение жизни, и
уцелеть, вопреки желанию пожертвовать жизнью.
Шанс на спасение давала эвакуация из Крыма, пока
он не подвергся немецкой оккупации. Но Валерий, отец Олега, и Сергей,
его дядя, не могли воспользоваться этим шансом. Валерий, достигший
возраста Христа, работал в газете «Красный Крым» журналистом, до
последнего дня мобилизуя население статьями и памфлетами на борьбу
с фашистской агрессией. Сергей, 20-летний молодой человек, отслуживший
во флоте, работой в типографии способствовал выходу этих материалов
в свет в печатном виде. На тот момент обе профессии считались слишком
важными, чтобы братья могли рассчитывать на эвакуацию из Крыма даже
в чрезвычайной обстановке. Валерий успел отправить на кавказский
берег лишь жену, беременную Олегом, с двумя дочерьми и матерью в
возрасте за шестьдесят. Оба же брата были вынуждены остаться в оккупированном
Крыму.
Всех подробностей того, как повели себя братья
в оккупации, Олег не знал, но из рассказов и недомолвок матери и
сестер выясняется следующая картина. Видимо, Валерий допускал способ
жизни, отстраненный от политики, способ покачивания на волнах событий.
Такая позиция кажется, на первый взгляд, странной для журналиста,
работавшего в центральной газете автономной республики, которая,
конечно же, была коллективным агитатором и организатором. Но время….
Время…. Подростком, уже способным анализировать и понимать, отец
был знаком еще с той жизнью, до революции. Пережил время первой
мировой войны и революционных потрясений. Он происходил по линии
матери из дворянской семьи, хотя и жившей на уровне разночинцев.
Когда Олег порылся однажды в семейных документах, ему на глаза попался
аттестат бабушки, окончившей женское учебное заведение в Кутаиси.
Из дореволюционного брачного свидетельства он узнал, что отцом бабушки
был дворянин, подпоручик Савин. В дальнейшем она вышла замуж за
железнодорожного чиновника из Харькова – Светлова. После революции
семья Светловых бежала на Кипр. Потом вернулась из-за невыносимых
условий существования на чужбине. Олег узнал о своих дворянских
предках по отцовской линии без досады и ликования. Во-первых, потому
что по материнской линии он происходил из самого, что ни есть, мещанского
сословия. Во-вторых, потому, что советское воспитание привило ему
иммунитет против всякой геральдической и аристократической спеси,
а возня и ажиотаж вокруг аристократических символов выглядела невыразимо
пошло.
Однако, об отце. Драматические перемены и неустойчивость
жизни, несомненно, повлияли на его психологию. Когда на твоих глазах
рушатся империи и взамен рождается на первых порах неизвестно что,
поневоле становишься аполитичным, особенно, если ты человек покладистый,
созерцательный и творческий. Именно таким представлялся Олегу отец.
Мать рассказывала, что он прекрасно рисовал. В семейном альбоме
сохранился снимок времен оккупации Крыма, на котором отец сидит
у мольберта. На холсте – голова лошади. Он рисовал ее по заказу
какого-то немецкого офицера, вероятно, ценившего его способности
и пожелавшего увековечить облик любимого коня. Но отец был и неплохим
журналистом. Если бы это было не так, то редакция газеты вряд ли
направила бы его в командировку в Западную Украину, когда ее занимала
Красная Армия. Очерк Валерия «Карпаты» занял подвал разворота газеты.
Там, на Западной Украине он, видимо, не только сумел приобрести
импортного барахла, но впервые близко увидел немецких военных. Они
вели себя вежливо, корректно и дипломатично, отличались четкостью
и дисциплиной. В голове отца могли зародиться и такие мысли: вот
они, дескать, настоящие представители цивилизованного Запада. Если
уж случился конфликт между Германией и Россией, если немцы вот-вот
оккупируют Крым, то здесь уж ничего не поделаешь, а что касается
их зверств, то, возможно, их преувеличивают в пропагандистских целях.
И еще один момент, который отчасти объяснял, отчасти
иллюстрировал аполитичность отца. Он сделал карьеру в редакции,
заменив какого-то большевика «с уклоном». По словам матери, она
видела этого сотрудника, который с горькой иронией произнес: - Валерий
Леонидович пошел в гору, что ж все правильно… Молодым везде у нас
дорога, я ведь в техникуме советском не учился. - Имелось в виду,
что отец учился в железнодорожном техникуме, а оттуда пришел в газету
и там проявил свои журналистские способности. Нет, он не подсиживал
своего коллегу. Такого таланта за ним не водилось. Но в то время
грамотность и образование открывали путь к неожиданной карьере.
Как редакторы газеты, так и сотрудники меньшего ранга, часто менялись
по принципу: старое отмирает, новое нарождается. Где-то наверху
этот принцип использовался в политических и корыстных целях, но
отец был всего лишь пешкой в этой игре. Однако неустойчивость положения
большевика-коммуниста наводила на размышления беспартийного журналиста
в плане выработки осторожного отношения к политике. Что же касается
технического характера его образования, то ведь оно не исключает
успехов на поприще литературы и журналистики. Способные журналисты
далеко не всегда заканчивают факультет журналистики, те же, которые
заканчивали, не всегда были способными журналистами.
Оккупация – это жизнь в неволе. Она диктует правила выживания. Отец
согласился стать старшиной двора, выполнять функции мини-бургомистра,
чтобы его не ставили на учет в бирже труда и при случае не отправили
на работу в Германию. С той же целью он занимался живописью по заказам.
В таком состоянии его застало семейство, которое он отправил в эвакуацию,
но которое немецкое наступление настигло в Краснодаре. Жена с новорожденным
сыном, дочерьми и матерью совершили драматичную поездку поездом
по оккупированной территории из Краснодара в Запорожье, а оттуда
вернулись в Крым, прибавив отцу забот.
Сергей с оккупацией не мирился. Он боролся. В
отличие от старшего брата он не был белобилетником и, видимо, отличался
неплохим здоровьем, если его взяли в предвоенное время на службу
во флот. Он был веселым, энергичным парнем, открытым и душевно щедрым.
Мать рассказывала Олегу, что в общении с младшим братом своего супруга
находила выход своей собственной жизнерадостности и озорству, возмещение
дефицита душевной близости с Валерием. Бывало, свекровь с недоумением
и ужасом смотрела, как беременная Катя улепетывала, стремглав, в
саду от гнавшегося за ней Сергея, да еще пыталась протиснуть свой
большой живот между стволами двух растущих рядом яблонь.
Сергей принадлежал к огромной невидимой армии
безымянных борцов с оккупантами. Подполье формировалось под влиянием
двух сил – одна из них зарождалась снизу, как самодеятельная, индивидуальная
и коллективная инициатива, другая влияла сверху через представителей
партийных и советских органов, партизанского руководства. Эта вторая
сила осуществляла организующую, руководящую и направляющую роль.
Проявив настойчивость, Сергей, как, впрочем, и Валерий, могли бы
подчиниться этой силе сразу, перебравшись, например, вместе с отступающими
частями Красной армии или до этого в Севастополь. Сюда переехала
редакция «Красного Крыма». Некоторые из сотрудников газеты, например,
Сухиненко, сражались в рядах партизан. Но братья остались в Симферополе,
видимо, не по своей воле. Впрочем, могли бы остаться и по своей
воле. Валерий – в силу инерции характера, Сергей, по-видимому, из
нежелания расставаться с любимой. Перед войной он полюбил наборщицу
типографии Надю, которую бросил муж, какой-то ответственный советский
работник, предпочтя ей эффектную женщину-еврейку, работавшую учительницей.
Надя тоже была подпольщицей, работала делопроизводителем на бирже
труда, располагая соответствующими возможностями. Сергей подрабатывал
грузчиком при бирже труда и на вокзале. Видимо, он и Надя могли
оказывать содействие подпольной организации и благодаря своим связям
с типографией. Ближе к освобождению Симферополя гестапо вышло на
след организации. Надю арестовали, искали Сергея. Во дворе, напротив
порога в квартиру, где проживали Валерий с семьей, устроили засаду
из нескольких татарских добровольцев, рассчитывая, что Сергей посетит
родственников. Сергей, действительно, пришел во двор, но, заметив
засаду, направился не к порогу, а в ту часть двора, что была за
домом, и в которую выходили окна квартиры Валерия. Там мать, увидев
младшего сына, предупредила через форточку, что его поджидают добровольцы.
Умоляла уйти, пока он не вызвал подозрения.
Сергей задумался. Если он уйдет, то возьмут в
гестапо родственников. К тому же арестовали Надю, без которой жизнь
была в тягость. Он вернулся в переднюю часть двора и постучался
в дверь квартиры брата. За этим последовал арест. Сергей исчез в
недрах гестапо, и все попытки Кати что-нибудь выяснить о его судьбе
не дали результата. Один немецкий офицер, видимо, для успокоения
отчаявшейся Кати сказал, что Сергея направили на работу в Германию.
Пришлось утешаться этим, хотя рассудок подсказывал, что арестованный
немецкой секретной службой не мог рассчитывать на снисхождение.
Но Катя не знала о подпольной работе Сергея ничего определенного,
а так хотелось верить в лучшее. О судьбе Сергея ничего не удалось
выяснить и после войны, он канул в вечность не известный стране,
ради свободы которой пожертвовал жизнью.
В отличие от него Валерий не исчез бесследно.
После освобождения Симферополя он был мобилизован в Красную армию,
несмотря на плохое зрение и белый билет. Он должен был искупить
свою вину в штрафной части, брошенной штурмовать позиции немцев
вокруг Севастополя. Сохранилось последнее письмо Валерия от 6 мая
1944 года Кате, в котором он заверял жену, что скоро с «проклятущими
фашистами» будет покончено, и начнется нормальная жизнь. Верил ли
он в возможность остаться живым? Кто знает. Но, видимо, подслеповатый
интеллигент, обращенный в солдата, так не похожий на отчаянных парней
из песни «В прорыв идут штрафные батальоны», погиб в первые же минуты
боя. Факт гибели 7 мая 1944 года, в день начала штурма Сапун-горы,
подтвержден похоронкой. Своей смертью он искупил вину за непротивление
оккупации и помог семье в трудные послевоенные годы. За погибшего
отца семье назначили пенсию, а имя Валерия позднее занесли в Книгу
памяти города-героя Севастополя…
Однажды в конце уроков за Зоей Сергеевной зашел
в школу молодой человек спортивного вида. – Это Николай Васильевич,
- представила незнакомца учительница. - Он уже давно не учится,
но его, в отличие от вас, до сих пор тянет в школу. - Молодой человек
скромно улыбнулся и остановился у классной доски, поджидая, когда
Зоя Сергеевна закончит урок. – Все свободны, - наконец, произнесла
она, и ученики устремились гурьбой из класса.
- Кто это? – Спросил Олег у одноклассника Бори Жмайлова.
- Ты разве не знаешь. Это муж Зои Сергеевны. Он
чемпион по скоростной езде на велотреке.
«Надо же, - подумал Олег. – Они производят впечатление интеллигентной
любящей пары». Но, видимо, все было не так просто в их супружеской
жизни.
Через год Олег уже учился уже в другой школе, привыкал к новым условиям.
Но вот мать рассказала, что случайно встретила на улице Зою Сергеевну
с молодым флотским лейтенантом. Учительница поздоровалась с матерью,
спросила, где и как учится Олег. Потом печально произнесла: - Разбрелись
по свету мои ученики. – Она сообщила, что преподает теперь русский
язык и литературу в той же школе, где училась сестра Олега. Узнав
об этом, он загорелся желанием перейти в эту школу. Его не останавливало
то обстоятельство, что желание с легкостью бросить одну школу ради
другой было не так легко осуществимо, и выдавало его легкомыслие.
Но было более серьезное препятствие. В школе сестры преподавали
немецкий язык, а он уже полгода учил в своей школе английский. Пока
же Олег обдумывал возникшие трудности, произошла ужасная трагедия…
Рассказывали, что Николай Васильевич гнался в предрассветной тьме
за Зоей Сергеевной по Мало-Фонтанной улице, стреляя в нее из пистолета
отца-милиционера. Пули настигли беглянку, не обезобразив ее прекрасного
лица. Убив супругу, Николай застрелился.
Разумеется, Олег в оценке этой трагедии принял
сторону Зои. Николай казался ему чудовищем, не имевшим ни малейшего
права на снисхождение. Его покоробило от того, что семья Николая
выставила гроб с телом покойного, увешанного спортивными наградами,
на публичное обозрение, и еще больше от того, что члены этой семьи
возлагали вину за трагедию на Зою. Вероятно, охлаждение, которое
почувствовала Зоя к своему супругу, они сочли за измену. Но поверить
в то, что его учительницу заставляла изменять обычная похоть, Олег
не мог. Сам он, пожалуй, не смог бы убить возлюбленную даже за измену.
Вероятно, от отца через гены передалась интеллигентская дряблость.
По окончании школы № 4 вновь встал вопрос о переходе в другую
школу. Школа № 4 была начальной, стало быть, заканчивалась на 4-м
классе. Продолжать учебу можно было в семилетке, а еще лучше в десятилетке.
Но в какой? Определиться помогла Люда Вильнева. Она жила «на том
дворе». Приехала с матерью из Енакиево и поселилась на втором этаже
двухэтажного дома в угловой квартире. К ней вела длинная деревянная
лестница. До того как в этой квартире поселились Вильневы, Олег
бывал в ней довольно часто. Тогда там проживала семья военного.
Вряд ли он был в больших чинах, но жил с молодой женой и маленьким
сынишкой – четырехлетним Димой вполне состоятельно. И надо было
так случиться, что Дима сильно привязался к Олегу. Привязался настолько,
что не садился за обед без присутствия за столом своего старшего
друга. Когда наступало время обедать, мама разыскивала Олега по
всему двору. Понятно, что эта привязанность помогала разнообразить
скудный рацион питания Олега дома.
Люда, превосходившая Олега по возрасту года на два, выглядела привлекательно.
Настолько привлекательно, что Олег стеснялся в ее присутствии проходить
«на том дворе» в общественную уборную. Он питал к ней любовь, не
рассчитывая на взаимность. Так вот эта Люда, узнав о проблеме Олега
с выбором школы, посоветовала ему продолжить учебу в ее школе-десятилетке
№ 58. Это школа находилась в самом центре города, хотя и воспринималась
как элитная, однако располагалась далеко от дома. Но, воодушевившись
рекомендацией Люды, Олег попросил мать устроить его именно в это
заведение.
- Ну и как? – Спросил Олег мать по возвращении.
- Все в порядке. Будешь учиться в этой школе. Сначала мне сказали,
что мест нет, и не предвидится. Я расстроилась, но что делать. Пошла
домой. И надо же, мне встретился в коридоре школы Василий Афанасьевич,
учитель математики. Он знаком мне с того времени, когда я работала
управдомом. Живет недалеко от нас, на Таврической улице. Рассказала
ему о твоем деле. Он и говорит: - Идем, постараюсь вам помочь. –
Прошли к директору, и, представь себе, помог. Тебя зачислили.
Василий Афанасьевич был тем самым чудаком, который говорил: -
Ровно встать. – Впоследствии он ничем не обнаружил своей роли в
зачислении Олега в школу. Он был всегда погружен в себя и вряд ли
вообще сохранял в памяти такие мелочи. А к тому времени, когда в
школу пришла на практику Таня, Василий Афанасьевич ушел на пенсию.
Его место заняла математичка, похожая на киногероиню Мальву в исполнении
латышской актрисы Ритенбергс. .
.Продолжение |
